1opn.ru Еще князь Кропоткин разумно замечал: люди лучше учреждений
Александр ПриваловПродолжение. См. начало Часть1, Часть2.
Учитель, чиновник и педагогические измерения
Руководство страны говорит: надо повышать статус учителя. Это значит, что надо повышать ему заработную плату. Но основная-то идея — экономить на всем. Значит, что надо сделать? Правильно! Сократить количество учителей.
Сначала происходит простая подтасовка. Вместо того чтобы говорить о величине учительской ставки, говорят о его зарплате. Никто не спрашивает, сколько учителю нужно ставок взять на грудь, чтобы хотя бы штаны носить целые иногда. Ему говорят: будет тебе зарплата как средняя по региону, но уж ты будь добр, уж ты давай… По «дорожной карте» развития образования, которая опубликована в начале текущего года, — собственно, она опубликована 30 декабря, под елку, а прочли ее в начале января — прямо написано: насколько будет уменьшаться количество учителей, насколько будет увеличиваться средняя нагрузка на оставшегося учителя.
Если бы у реформаторов была цель — экономить сегодня, но дать школе шанс восстановиться в будущем, они сохранили бы очаги «живых» школ, где действуют заслуженные педагоги, и не мешали им. Еще князь Кропоткин разумно замечал: люди лучше учреждений. Система образования в Российской Федерации, на мой взгляд, очень нехороша, но в ней по-прежнему очень хороши отдельные люди. И, в принципе, можно было бы им дать шевелиться — что, собственно, и было в девяностых.
Девяностые годы для образования были, с одной стороны, временем страшным, потому что денег вообще не было. Но с другой стороны — они остались временем, которое многие вспоминают с восторгом, потому что людей не трогали. Да, денег практически не платили, но и не мешали. Педагоги могли делать то, что умели. Многие блестящие до сих пор сохранившиеся школы — они оттуда, из девяностых. Когда людям, у которых загорелись глаза, никто не мешал. Они работали. Они что-то сочиняли. С кем-то советовались. Делали. А теперь этого не получится, потому что очень расплодилась образовательная ветка вертикали власти.
Этих чинуш образовательных очень много. По-моему, уже если не больше, чем самих учителей, то сравнимое количество. И им надо все время доказывать, что они недаром едят свой хлеб. И вот они приходят в школы и натурально мешают учителям жить. «А вот покажите нам план уроков, который вы разработали в августе». «А почему у вас написано, что на уроке 42 в марте вы будете говорить о том то, а вы об этом не говорили, а говорили на уроке 41?». «А не угодно ли вам выйти вон и больше ни в какой школе никогда не работать?»
Это все горькое безумие, но оно объяснимо. Эти чиновники — видимо, часто глядя в зеркало — никому не верят. Никому. А верят они исключительно в то, что сами называют «педагогическими измерениями». Вот недавно было двадцать лет Высшей школы экономики. Это основной идеологический центр всей реформы образования. И в парадном интервью ректор этой школы Ярослав Иванович Кузьминов вторым по важности достижением возглавляемого им университета назвал развитие этих самых педагогических измерений. Что это такое? На мой взгляд, их суть объясняется очень просто. Педагогические измерения — это искусство судить о качестве образования, не глядя ни на ученика, ни на учителя, а глядя исключительно в бумажки.
Чиновники не верят людям. Ну как это я спрошу у тебя, хорошая ли школа в соседнем квартале? Кто ты такой? Кто я такой? Я себе тоже не верю. Поэтому давайте-ка мы создадим такую кучу бумажек, чтобы по ним о качестве школы в соседнем квартале можно было бы судить, якобы, бесстрастно и объективно. И эта гора бумаг в школе растет с каждым годом. И уже давно перестала быть шуткой фраза, что школа — это то место, где дети мешают учителям заполнять бумажки для департамента образования.
Конечно, чиновники были всегда — не менее наглые и не более грамотные. Большевистские чиновники первых лет революции — это та еще песня, и царскую систему образования они тоже тогда развалили. Но есть одно «но»: в царской России хоть и было по тем временам очень неплохое образование, но оно было, по сути, элитарно. В его рамках обучалось даже не пятьдесят, а от силы процентов пятнадцать-двадцать юношества. То есть, по сравнению с советской системой всеобщего образования, остатки которой гибнут сейчас, охват был намного меньше.
Задачи на усложнение
При всех ее минусах советская школа была действующей системой, которая обеспечивала некий базовый уровень образования практически всем. Разумеется, ближе к концу Советского Союза, эта система уже сильно проскальзывала. Но, тем не менее, большую часть населения она пропускала через свои шестеренки, и из этого много чего следовало.
Например, следовало что люди — наши, советские поколения — имеют общий канон. В нас вдолбили немалую сумму общих знаний. У нас есть общие цитаты из Грибоедова и Островского, общее знание о «Войне и мире». В современной школе от этого канона остаётся всё меньше. Ей вообще сегодня несопоставимо труднее, чем было школе в советские времена. Задачи, которые стоят перед ней, все более и более отличаются от советских задач в сторону усложнения.
Первое — сами дети. Материал, который поступает в школу сегодня, эти детишки, более нездоровые. У них масса врожденных хворей, самым разным образом ограничивающих их возможности.
Второе — неимоверно выросло, по сравнению с советскими временами, и продолжает расти социальное расслоение. Для школы это бич. Одно дело, устоявшаяся схема, когда в Вест Энде Лондона живут люди одного социального слоя, а в Ист Энде — люди другого слоя. В современной Москве этого нет. Социальные расслоения проходят через большинство школьных классов, и это каторжное усложнение работы учителя. Затем, катастрофически быстро меняется национальный состав. Во многих школах той же самой Москвы большинство детей, приходящих в первый класс, плохо или совсем не говорят по-русски.
ЕГЭ кардинально изменил подход к школьному образованию. Он сделал школьное образование плоским. Детей все последние годы не учат, а натаскивают на бессмысленное дело. Ну, бессмысленный этот тест! Он, может быть, и хорош сам по себе: когда дитё прилежно учится, оно между делом заполнит любую такую бумажку, поставит в ней галочки и даже не вспомнит о ней назавтра. А когда вся учеба сводится к заполнению этой бумажки, то очень быстро выясняется: никаких содержательных разговоров с ребенком никто вести уже не успевает, да и не хочет.
Когда детей учат ставить галочки, это катастрофа. Потому что главная функция школы состоит совсем в другом — в том, чтобы привить ребенку способность к обучаемости. А дети, которые сегодня выходят из большинства школ, в дальнейшем не обучаемы. Это по-человечески потерянные люди, их безумно жалко. Вот для чего классическая гимназия в царской России с упорством, многим кажущимся диким, продолжала заставлять детей учить не только латынь, но и древнегреческий. Потому что школе остро необходима заведомо трудная работа. Человек с блестящими природными способностями прочел учебник по физике и запомнил — учить его не надо. Но древнегреческий надо учить при любых способностях. Более того: чем выше твои способности, тем труднее заставить себя сидеть ровно и работать.
И когда нам сегодня говорят, что школа должна учить, исходя из интересов детей, что нельзя давать те же домашние задания детям — я не против. Но тогда скажите об этом открыто, вслух: ребята, школа — это такое место вроде камеры хранения. Вы туда сдаете дитё утром. Оно не бегает по улицам, не нюхает клей в подвалах, не нападает с ножиком на себе подобных. Оно сидит тихо до вечера. И все. И больше ни о чем нас не спрашивайте. Если вы ничего другого не умеете, скажите это вслух. И, может быть, вас скорее на ваших постах сменят.
Эти задачи усложняются волнообразно, а свободы рук и финансовых возможностей для их разрешения становится все меньше. Это очень и очень скверно. Что я должен сказать всякому нормальному человеку? Всякому нормальному человеку я должен сказать старую максиму: спасение утопающих — дело рук самих утопающих. Живые люди сами по себе, без государства, не могут спасти единую систему образования. Но они могут и должны спасать отдельные школы, в которые ходят их дети.
Окончание см. Часть4
